Одноглазый парень, улучив момент, быстро схватил откатившуюся в сторону монету и сунул ее за щеку. Но его движение не ускользнуло от пляшущих. Они с криками бросились на него.
— Ты шо, сука, паразит, зачем гроши узял?
— Не брал я!
— Не брал? — Послышался хрясткий удар. Чубатый, в панталонах, сидел верхом на одноглазом и, засунув черные пальцы ему в рот, отдирал щеку. Другой, зверски выкатив глаза, тузил его кулакамш Острый крик прорвал воздух.
— Бьют!..
— Где, кого бьют?
— Афоньку Кривого!
— Стой! Не бей, он мне кум!
Несколько человек бросились в общую свалку. Вокруг слышались хриплая ругань, шумное дыхание. Над кучей тел взлетела рука с гранатой. Смотревшие на драку шарахнулись в стороны.
Грохот пулеметной стрельбы, раздавшийся в эту минуту на противоположной стороне площади, почти не произвел никакого эффекта. В «армии» Махно это было обычным явлением. Стреляли по любому случаю: и в знак сбора, и для выражения восторженных чувств, и просто так — по пьяному делу. Стрелял тот, кто-только хотел. Однако некоторые все же подняли головы и посмотрели по сторонам с таким видом, словно хотели спросить: кого, мол зовут? В глубине площади стоял на тачанке большой толстый человек с непомерно маленькой головой и, размахивая длинными руками, что-то кричал.
— Братишки! — позвал старый махновец. — Жаба народ кличе. Треба идти.
Толпа повалила к тачанке. Вместе со всеми как ни в чем не бывало зашагал Афонька Кривой.
Несколько сот человек окружили тачанку. Все смотрели на Левку, ждали, что-то од скажет.
— Братишки! — крикнул Левка Задов. — Мой помощник Кобчик сегодня ночью произвел самочинный обыск и взял вот эту штуку.
Толпа ахнула. Махновцы жадными глазами смотрели то на Левку, который, высоко подняв руку, держал наманикюренными пальцами золотой портсигар, то на стоявшего у тачанки тщедушного человека с бледным лицом, которому маленький нос с горбинкой действительно придавал сходство с кобчиком.
— Шо ему за это полагается, элементу? — спросил Левка зловеще.
Площадь молчала.
— Шлепнуть его! — спокойно сказал Афонька Кривой.
— Не надо!
— Пустить!
— Расстрелять! — на разные голоса закричали в толпе.
Левка Задов махнул рукой в знак того, что решение принято, сунул портсигар в карман и с довольным видом полез с тачанки.
— Ну, пошли, милый! — ласково сказал он, подходя к Кобчику и легонько выталкивая его из толпы.
Кобчик прянул в сторону, бормотнул что-то, хватаясь за тачанку.
— Ты шо, милый, боишься? Не бойся, миляга, больно не будет. Я тебя по старой дружбе так шлепну, шо и маму сказать не успеешь. Чистое дело, — успокаивал Левка.
Кобчик затрясся всем телом и, уцепившись за тачанку, залился отчаянным криком.
Левка нахмурился. Его мощная челюсть угрожающе выставилась.
— Ну, хватит! — резко сказал он. — Пошли, цуцик! Не будем волынить.
Схватив упиравшегося Кобчика за шиворот, он оторвал его от тачанки и поволок из толпы.
Спустя некоторое время у крайних хат хлопнул выстрел.
— Ишь, сволочи, не поделили! — сказал Афонька, посмеиваясь.
— Да уж Жаба… это такой… — говорили махновцы. — Своего не упустит… Вот и заимел портсигар.
Толпа расходилась. Внезапно в глубине выходившей на площадь улицы произошло движение. По улице с грохотом мчались тачанки.
— Батько! Батько приехал! — завыла толпа, бросаясь навстречу Махно.
Афонька, растопырив локти, ершом пробирался к окраине площади. Грубо толкал встречных и поперечных. Еще во время драки ему подбили здоровый глаз; он плохо видел и, потеряв направление, выбрался к окраинным хатам, когда тачанки уже проехали. Все же Афонька успел увидеть, как на крыльцо небольшого дома поднимался маленький человек в черном пиджаке, перехваченном сверху ремнями. Он был в черной папахе и в высоких сапогах со шпорами. Этот человек был Махно…
Еще задолго до гражданской войны анархист Нестор Махно, сын мясника, снискал себе зловещую славу. Начав с мелких ограблений чужих погребов в компании сельских хулиганов, он вскоре перешел к организованным налетам. Благодаря подозрительной дружбе с полицией многое сходило ему с рук. Но вот в начале 1906 года он организовал нападение на Бердянское уездное казначейство. Во время налета он произвел тройное убийство, захватил кассу и скрылся. Выданный одним из участников, Махно был приговорен к бессрочным каторжным работам, где за неповиновение его наказывали карцером и плетьми. За попытку к бегству он был бит нещадно и закован в цепи.
В 1917 году по общей амнистии Махно был освобожден и приехал в Гуляй-Поле, где вскоре приобрел широкую известность под именем батьки Махно.
Маленький, с чисто выбритым, чуть тронутым оспой землистым лицом и длинными жесткими волосами, падающими на узкие плечи, Махно напоминал переодетого монастырского служку, заморившего себя постом. По первому впечатлению это был туберкулезный больной, но никак не грозный атаман. Однако трудно было найти человека, равного ему по жестокости. Неизмеримое болезненное тщеславие одолевало Махно, и он не терпел вблизи себя людей, стоявших выше его. Не было той подлой хитрости, лжи и жестокости, на которую он не пошел бы для уничтожения не угодных ему.
Во имя своих доморощенных идей анархии Махно не признавал никакой власти. «Я буду бить красных, покуда они побелеют, а белых — покуда они покраснеют. Вот тогда и будет анархия», — говорил он, злобно стуча кулаком по столу. Попавшие к нему живыми не возвращались. Из желания быть популярным среди крестьянства Махно часть награбленного в городах добра раздавал в селах и преуспел в этом — кулацкие и неустойчивые элементы деревни охотно шли в его «армию».
Ко всему этому надо добавить, что Махно был умелый враг и не менее умелый партизан малой войны…
Сейчас он сидел за столом, положив локти на карту и запустив руки в длинные волосы. Хозяйка, вдовая попадья с испуганным лицом, молча стояла у буфета и ждала, не прикажет ли «батько» чего. Хотела нести обед, уже давно было готово, да кто его знает, бешеного: спросишь, еще запустит чем попадя. В прошлый раз едва не убил.
«Ишь, нечистый дух, как сверкает глазищами! — думала иопадья, искоса поглядывая на Махно. — И принесла его нелегкая на мою голову! И хоть бы слово сказал, черт косматый… Знай, сидит да молчит…»
За дверью заскрипели грузные шаги. В комнату, не спросясь, вошел Левка Задов.
— Почтение, Нестор Иванович! — с угодливым видом «оговорил Задов, подходя к «батьке» и пожимая протянутую ему небольшую, с белыми ногтями, холодную волосатую руку.
— Здравствуй! Новости есть? — блеснув на него глазами, спросил Махно скрипучим голосом.
— Есть… Обедать будешь?
— Буду.
— А насчет выпить как?
— Давай! — кивнул «батько».
Левка повернулся, глазами показал попадье подавать. Потом слазил в буфет, поставил на стол две бутылки коньяку, стаканчики и тарелку с огурцами. Аккуратно поправив рукава, он разлил коньяк в стаканчики — побольше в «батькин», поменьше в свой — и с нетерпеливым любопытством уставился на Махно.
— Хорош! — похвалил Махно, сделав крупный глоток. — Где разжился?
— Генеральский. Целый ящик достали.
Махно допил стаканчик, почмокал губами и снова налил.
— Так, говоришь, новости есть? — спросил он, взяв со стола бутылку и разглядывая сиреневую с серебром этикетку.
— Элементов задержали, Нестор Иванович, с Питера, путиловские. Продотрядники.
— Что? — Махно быстро поставил бутылку на стол. — Путиловцы?
— Шесть человек. Сонными взяли. Один шибко вредный, отбивался. Гуро было шею сломал… Я с ними поигрался малость. Хотел гробануть, а потом решил дождаться тебя.
— Правильно сделал. Давно я с рабочими не толковал… А где их документы?
— У меня. — Левка достал из кармана и положил перед «батькой» стопочку аккуратно сложенных бумажек.
Махно надел очки и стал молча просматривать документы.
— Ого! И карась пойма лея! — с довольным видом сказал он, проглядывая большую, в пол-листа, бумагу, в верхней части которой стояло напечатанное на машинке слово «мандат». — Это кто ж такой — Гобар? — спросил Махно.
— Тот самый, шо отбивался, — пояснил Левка. — Он, видать, главный у них. Они, сволочи, не говорят. Он и в Красной гвардии служил. Завхозом. Там есть бумажка.
— Коммунист? — Махно поверх очков кинул взгляд на Левку.
— Как же! Вот его партийный билет. — Левка, сверкнув кольцами, ткнул толстым пальцем в лежавшую среди бумажек тонкую книжечку.
— Используем, — сказал Махно, откладывая в сторону документы Гобара. — А где они сейчас?
— Я велел их во двор привести. Там с ними Гуро и Щусь с хлопцами.
— Хорошо. После обеда я ими займусь, побеседую, — сказал Махно с загадочным видом.
